о борьбе с коррупцией в РФ: «По всем направлениям мы видим откат назад»

 https://www.golosameriki.com/a/russian-corruption-index/7970759.html?utm_source=twitter&utm_medium=social&utm_campaign=dlvr.it

Алена Вандышева – о борьбе с коррупцией в РФ: «По всем направлениям мы видим откат назад»

В международном Индексе восприятия коррупции-2024 Россия показала худший результат за все время измерений

Международное движение Transparency International во вторник обнародовало Индекс восприятия коррупции (Corruption Perceptions Index, CPI) за 2024 год. У России 22 балла из 100 возможных, она заняла 154-е место из 180. Для нашей Российской Федерации это худший результат в истории Индекса. По 22 балла также получили Азербайджан, Гондурас и Ливан.

В минувшем году Россия набрала 26 баллов (141-е место). Тогда столько же пунктов взяла Гвинея, которая в 2024 году улучшила свой результат (28 баллов). Даже на фоне регионов с традиционно высоким уровнем коррупции Россия продолжает ухудшать свои позиции, отмечается в преамбуле к Индексу.

О сложившихся в России трендах в контексте антикоррупционной сферы Русская служба «Голоса Америки» поговорила с новым генеральным директором российского отделения Трансперенси Аленой Вандышевой.

Виктор Владимиров: Как сказалась война в Украине на российских институтах, призванных сдерживать коррупцию в стране?

Алена Вандышева: Результаты ИВК и фактический провал России (так низко она не опускалась за всю историю измерений) как раз нагляднее всего показывают влияние полномасштабной войны на российский государственный сектор. Начнём с информационной закрытости. Как известно, она создаёт идеальные условия для коррупции. Власти давно получили возможность засекречивать информацию об имуществе и активах высших должностных лиц и членов их семей. На период войны они также отказались от публичного декларирования доходов чиновников. Значит, мы лишаемся возможности проверить соответствие их расходов доходам. Компании под санкциями (или даже под угрозой их ведения) также могут скрывать сведения о себе в Едином реестре юридических лиц, следовательно, и они неподконтрольны. Засекречены закупки силовых ведомств и те закупки, что связаны с оборонными сервисами. Не раскрываются суммы бюджета, выделенные на оборонные цели (по некоторым оценкам это не менее половины бюджета). Отсутствие подотчётности всегда приводит к разгулу коррупции, и это реальность сегодняшней России.

В.В.: Как в России используется законодательство, заострено ли оно на борьбу с коррупцией?

А.В.: В Госдуме действует отраслевой Комитет по безопасности и противодействию коррупции. Стоило бы ожидать, что именно он будет ключевым инициатором антикоррупционных инициатив. В реальности же этот орган концентрируется на вопросах так называемого противодействия терроризму, нежелательным организациям, “иноагентам” и незаконной миграции. Глава комитета Василий Пискарев в качестве приоритета работы отмечает “поддержку военнослужащих и членов их семей, защиту суверенитета и противодействие вмешательству во внутренние дела страны”.

В законотворческой деятельности слабо просматривается интерес к антикоррупции. Есть лишь отдельные инициативы, порою весьма неоднозначные. Так, снижен фильтр для желающих поступить на службу в правоохранительные органы. Теперь там могут работать лица с погашенной судимостью по статьям об умышленном причинении легкого вреда здоровью, нанесении побоев и клевете. В Госдуме инициативу мотивировали тем, что человек после погашения судимости исправляется, а проблему дефицита кадров надо как-то решать… Так что никаких системных изменений с точки зрения антикоррупционного ландшафта не наблюдается. По всей видимости, для современной России эта сфера не является приоритетом.

В.В.: К чему в контексте борьбы с коррупцией приводят репрессии против СМИ и гражданского общества и цензура?

А.В.: Как представляется, задачей власти было зачистить поле, сделать так, чтобы в России не осталось сильных правозащитных НКО, ресурсных центров и независимых СМИ и харизматичных лидеров. К большому сожалению, с с такой задачей Кремль успешно справляется. Это особенно больно бьёт по сфере антикоррупции. Наступление это началось задолго до полномасштабного вторжения, но в ходе его было особенно стремительным.

Владимир Путин любит подчеркивать, что статус “иноагента” не является дискриминирующим. Но при этом постоянно расширяется перечень запретов для “иноагентов”, в том числе касающиеся профессиональной деятельности, а число лиц, включенных в дискриминационный реестр Минюста, приближается к тысяче. Все значимые антикоррупционные объединения также получили либо “иноагентский” статус, либо вовсе были признаны нежелательными или экстремистскими. Подобный подход привел к стигматизации реального гражданского общества – независимых организаций и активистов, которые в глазах большинства стали врагами, финансируемыми “коллективным Западом”. Ничего нового, опробованный веками метод управления – разделяй и властвуй.

На практике гражданское общество лишено возможности проводить полноценный антикоррупционный мониторинг, значительно ограничено в использовании других антикоррупционных инструментов. Что касается цензурных ограничений, то они запускают и механизм самоцензуры, в результате чего целый ряд социально значимых тем просто замалчивается. Таким образом, по всем направлениям мы видим откат назад. То, что когда-то положительно повлияло на репутацию России на международной арене: прогрессивное антикоррупционное законодательство, стремление следовать антикоррупционным стандартам (даже если главными стимулами были финансовые), сильное гражданское общество – кажется, безвозвратно утрачено.

В.В.: Что еще вас беспокоит?

А.В.: Тревожный сигнал – нарастающие попытки передачи активов компаний в государственную собственность. В судах рассматриваются десятки таких дел, и многие из них искусственно увязывают с нарушениями в ходе приватизации, поскольку речь идет о явном выходе за пределы установленных сроков исковой давности. При этом государственные надзорные органы в судах ссылаются на то, что раньше, мол, не было информации о нарушениях. Но возникает вопрос: кто именно должен был обеспечить законность и прозрачность приватизационных сделок? Очевидно, что такая обязанность лежала именно на государстве. В итоге пострадавшими от подобных действий оказываются и добросовестные приобретатели, в частности, акционеры компаний, которые приобрели свои доли по законным договорам. Как это случилось, допустим, с инвесторами Соликамского кремниевого завода, ставшими собственниками в результате сделки на Московской бирже. Последний яркий пример – арест активов аэропорта «Домодедово». Причем, силовикам удалось это сделать с третьей попытки. Получается, что гарантий безопасности и защиты права собственности в условиях военного времени нет ни у кого, а для инвесторов российский рынок становится токсичным.

В.В.: Аресты генералов в Минобороны – это про борьбу с коррупцией или из другой «оперы»?

А.В.: Да, мы постоянно слышим о громких скандалах и отставках в силовых ведомствах и структурах Министерства обороны. Однако, если присмотреться, в таких делах интерес есть не только к укреплению законности (на чём настаивают прокремлевские СМИ). К примеру, Тимур Иванов являлся одним из самых богатых силовиков России. Показательный процесс над ним можно было бы воспринять как сигнал о том, что государство настроено серьёзно бороться с коррупцией. Но многие эксперты склонны считать это признаком передела власти и доходов в условиях ограниченности ресурсов. Мы не видим информации о делах, связанных с неконкурентными закупками в сфере обороны или с другими нарушениями закона. Это заставляет сомневаться в достоверности гипотезы о системном противодействии коррупции.

В.В.: Есть ли коррупционная подоплека у катастрофы танкеров, груженных мазутом?

А.В.: Причины катастроф, связанных с разливом нефтепродуктов, во многом связаны с неэффективностью государственного управления и экологического надзора. По разливу мазута в Черном море пока нет однозначных доказательств. Но возникает много вопросов, ответы на которые хотелось бы получить ответ. Как проводится проверка используемых старых танкеров на пригодность и какие в этом процессе коррупционные риски? Почему на то, чтобы оценить масштаб катастрофы и присвоить ей федеральный уровень потребовалось десять дней? Как будут расходоваться средства на ликвидацию последствий аварии и насколько эффективно это будет делаться? (Это одна из самых уязвимых, с точки зрения коррупционных рисков, сфер.) Почему настолько незащищенными оказались волонтёры?.. Отмечу, эксперты Давосского форума сочли самыми опасными риски вооруженных конфликтов. Но в ближайшее десятилетие фокус будет смещен в сторону климатических изменений. Коррупционные нарушения, которые в то же время приносят вред окружающей среде – одна из причин такого кризиса.